Командир «Ленкома» Виктор Николаевич Кислицын в своей борьбе за справедливость окружающего мира был многогранен и находил весьма любопытные способы приложить усилия. Так, он чрезвычайно внимательно изучал личные дела офицеров и мичманов, обращая особое внимание на сведения о родителях — их происхождение, место проживания, работу и т.п.
Моё происхождение («из служащих») не вызывало у него неприятия, но как-то раз он обмолвился, что именно оно и заводит меня в лабиринты рассуждений и размышлений, а пролетарий на моём месте уже давно бы ситуацию разрулил. Вот сейчас, по прошествии времени, даже и не знаю — это была шутка или всерьёз: в личности Виктор Николаича было множество аспектов, и какой из них проявлялся в тот или иной момент, сказать было трудно…
Ну, так о борьбе за справедливость. Целью изучения личных дел являлся поиск высокопоставленных родственников — командир скр Ленинградский комсомолец неоднократно громогласно заявлял, что таковых в экипаже он не потерпит, а если уж и придётся потерпеть, то пусть таковые пеняют на себя: ни поблажек, ни спуску им ни в чём не будет. И в этом-то и таилась справедливость.
В экипаже таковые были. Милейший Лёша Мудрый, командир БЧ-2, великолепный товарищ, прекрасный ракетчик, и его подчинённый комбат Серёга Смирнов — врун, болтун и хохотун, «раздался лай караульной собаки — дежурным по кораблю заступил старший лейтенант Смирнов». Виктор Николаич внимательно следил за тем и за другим, пытаясь заметить признаки того самого явления («кумовства и непотизьма»), но увы! — и Лёша, и Серёга тянули лямку корабельной службы честно, не отлынивая и не позванивая своим высокопоставленным родственникам по разным служебным поводам.
Третьим комбатом на Ленкоме был Саша Матушкин, родом из крымского села Зуя — куда уж проще-то? Но фамилия, фамилия… Командующим 3 флотилии подводных лодок в Гаджиеве тоже был Матушкин — адмирал, герой, поэтому Саня неоднократно ставился на правёж, но держался уверенно, своё происхождение демонстрировал артистично, и подозрения командира с замом затихали, отпускало их, ревнителей…
Но вот однажды…
Зимним воскресным днём Саня брёл со схода на корабль заступать на дежурство — чуть рассвело, и в сумерках полярной ночи виднелись сопки, окружавшие Ара-губу. До них, казалось, не дойти никогда по этой семикилометровой дороге, петлявшей среди озёр и отвесных скал. Вдруг сзади замелькали световые блики, и вскоре рядом с ним поравнялась черная «Волга». Саня, ни на что не рассчитывая, уныло махнул рукой — о чудо! — «Волга» остановилась! За рулём сидел матросик: «Вам куда, тащ? В Ару? Рупь дадите — на причал подвезу!»
И подвёз — прямо к трапу Ленкома на втором причале. А когда Саня вылез из машины, то у трапа стояли командир корабля капитан 3 ранга Кислицын, заместитель командира капитан-лейтенант Моцар, дежурные всех уровней. «Ну, Матушкин, пройдите ко мне в каюту…» — негромко сказал командир, уныло опуская руку от уха: «Вольно, дежурный, продолжайте по плану…»
Дежурить в этот день Саня всё же заступил, но так до утра и простоял в каюте командира, сперва бодро, а потом уже устало объясняя, что он крестьянский сын, никакого отношения к тому Матушкину не имеет, а в черную адмиральскую Волгу попал случайно.
«Угораздило же меня, Паша, проезжая бригадное КПП, сказать дежурному бербазовскому мичману, что я Матушкин, на Ленком еду, а тот уж в истерике отзвонился на корабль — черная Волга к вам! Матушкин на черной Волге! Вот Витя с Моцаром и подорвались по тревоге адмирала встречать, а тут я весь в белом. Видел бы ты их рожи…» — дальше мы ржали всем офицерским коллективом, а эта история заняла своё достойное место в корабельных анналах.
А Саня так и служил дальше на Ленкоме под подозрением…
Такие дела.