Надо сказать, что служба моя на Ленкоме сразу не задалась. Виктор Николаич Кислицын заподозрил во мне «технократа и троцкиста, который пришёл на „полированный крейсер“ для того, чтобы через пару лет уйти на классы, а потом просиживать штаны в береговых штабах».
Мои попытки «иронично» возражать во время представления по случаю прибытия для дальнейшего прохождения службы привели к ожидаемому результату — Витя взялся меня прессовать так, как он один умел…
О, эти замечательные пассажи в мой адрес, никогда их не забуду — «Вы правой рукой в левый карман каждый месяц получку секретаря обкома кладёте…», «В вашей схеме швартовки эстетики на полведра шаровой краски…». А чего стоило обвинение в мой адрес, когда Ленком на пару с Резвым мотался по осенней штормовой Атлантике, пытаясь противостоять развернувшимся на учения
«Осенняя свадьба» флотам НАТО во главе с АВМ «Америка» — «Пристально наблюдает с сигнального мостика за кораблями вероятного противника, выбирая момент для побега». Ну, справедливости ради, надо сказать, что последний пункт сформулировал замполит — легендарный Коля Моцар, достойный наследник славы протоукров, — но Витя не особо сопротивлялся и взял пунктик на вооружение…
На дежурство по кораблю я полгода сдавал — дурью мерялись с ним, стыдобища до сих пор, мои друзья мои вахты за меня несли… Пока не выучил статью 727 КУ ВМФ «Обязанности дежурного по кораблю» наизусть.
Много чего было весёлого…
«Где вы ходите, штурман? Почему не руководите приборкой? — Да я, товарищ командир… — За подрыв боевой готовности предупреждаю вас о неполном служебном соответствии!»
И ведь всё писал в карточку — каждый выговор, строгач, НССов было два — впору было меня снимать с должности, но загремел я в госпиталь с сердечным приступом после очередного ночного разговора с ним, а когда вернулся на корабль, то меня встретила странная обстановка.
«Ну вот, Пашик вернулся, отличник наш,» — такие слова я услышал отдежурного по кораблю инженера БЧ-7 Кости Смирнова. «Да ну тебя,» — отмахнулся я и помчался в штурманскую: Ленком готовился всплывать из ПД-50, что там у меня в гиропосту? Получили ли свежие карты из корректорской? А хронометр? Хронометр-то сдавали в проверку без меня? Тут ещё и командир как-то странно посмотрел, когда я докладывался о прибытии из госпиталя, да фиг с ним…
Но когда в штурманскую заглянул «душа моя Петечка» Трушников и в двух словах поведал об изменении обстановки: «Ты, Паша, теперь у нас надёжа и опора. Карандаш плохо поточен? — Идите у штурмана поучитесь, и заодно за образец его журналы возьмите.
И ЖБП ты у нас лучше всех ведёшь, и планы учений у тебя образцовые. Так что, готовься…» — на меня напало какое-то оцепенение… Каа… бандерлоги…
Из оторопи меня вывело начавшееся вспытие дока — буксир вывел Ленком на чистую воду, и мы начали краткий переход к 20 причалу под погрузку боезапаса.
….
И действительно — Виктор Николаич не допускал в мой адрес прежних колкостей, задачу Ш-1 принимал строго, придирчиво допрашивал моих рулевых по книжкам «боевой номер», линеечкой мерял бирки на журналах и противогазах, но поставил мне «хорошо», а потом вывел из строя и снял с меня один из НССов. Каждый выход в море заканчивался для меня снятием очередного выговора и постановкой меня в пример…
Это было ужасно. Это было в сто раз ужаснее того двухлетнего периода, когда я был диссидентом, новомировцем, уклонистом, оппортунистом и зиновьевцем. Кто-то ведь писал из классиков об этом — «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». «Грибоедов, Паша, Грибоедов об этом писал,» — собравшиеся в моей каюте офицеры-годки с напускным сочувствием выслушивали мои жалобы на непонятки в отношениях с командиром, на то, что я не знаю, как себя вести, через некоторое время я расслышал в их сочувственных комментариях знакомые стёбовые нотки, разозлился и выгнал всех к чёртовой матери.
Тем не менее, мне пришлось привыкать. И соответствовать. И это было самым тяжёлым — соответствовать. Когда я что-то не успевал, делал неверно, командир смотрел на меня своим знаменитым прищуром, а потом говорил: «Павел Георгиевич, постарайтесь не повторять этого,» — и я готов был провалиться сквозь землю. Нет, не скажешь, что я землю рыл или службу рвал, даже более того — я делал ровно то же самое и так же, как раньше, но Витина оценка стала для меня важна, раньше-то мне на неё плевать было с высокой колокольни, что я и не уставал ему демонстрировать.
….
Прошёл ещё год, начали плотно поговаривать о готовящемся переходе Ленкома в Ждановский завод на модернизацию, а мы начали задумываться о будущем — ремонт на 3-4 года не радовал никого. И тут меня вызвал оперативный, кажется, это был флагманский доктор майор Барковский — единственный в ВМФ доктор, несший оперативное дежурство. «Паша, у Атаки уазик стоитб тебя ждёт.
Передаю тебе приказание комбрига — ехать в Уру на эскадру, там с тобой побеседовать хотят. Командир в курсе, езжай быстрее».
Сидевший в уазике мичман обстановку не прояснил: «Всё узнаете на месте, товарищ старший лейтенант»…
Моложавый щеголеватый капраз, выслушав моё «здравия желаю, разрешите обратиться», поздоровался со мной за руку, усадил и пригласил к поступления в ВАСА. Легендарная ВАСА, дипакадемия, атташе, загранка, пластинки Битлз во всех магазинах…
«Мы приглашаем вас не учиться. Мы приглашаем вас не в атташат. Мы приглашаем вас на работу в разведку» — и я оторопел.
Потом было несколько часов разговора, писание всяких бумаг. Потом был разговор с женой. А на следующий день был разговор жены с этим капразом, с которого она вернулась оторопевшая, и категорически отказалась рассказывать мне содержание переговоров: «Я подписку дала». Подписку я, кстати, тоже дал.
Но Виктор Николаичу кое-что рассказал и с его добра начал готовить документы — мне предстояло пройти мандатную комиссию, тогдашний порядок предполагал наличие у абитуриента этого ВУЗа рекомендации члена ЦК, а таковым на флоте был начальник политуправления — член Военного Совета флота вице-адмирал Варгин, опиравшийся в своих рекомендациях на коллективное мнение.
Чтобы ответственность впоследствии размазать, наверное?
Моя служебная карточка вывела меня из себя — обратная сторона «Взыскания» была заполнена полностью и, хотя все взыскания были сняты, ехать с этим не хотелось. «Товарищ командир, разрешите перепечатать? — Ни в коем случае, штурман. Это ваш служебный путь. Глядя на эту карточку любой начальник поймёт, как вы работали над собой. И не просите — в стране перестройка и гласность. Нам нечего стесняться. Всё по-честному.» Так я и поехал в Североморск — по-честному.
Комиссия заседала в североморском ДОФе. В глазах рябило от адмиральских погон, но я разглядел московского капраза, подмигнувшего мне. Представившись, я приготовился отвечать на вопросы. Но они не прозвучали — Варгин, изучавший мои бумаги, напоролся на эту злосчастную карточку и медленно багровел от шеи кверху.
«Что?!! Неполное Служебное Соответствие? За Подрыв Боевой Готовности?!! Вы зачем сюда приехали? Вы с ума сошли (московскому капразу) — вы кого отобрали? А вы (ко мне)?! Вы совсем обалдели — с такими взысканиями в такую организацию? Да никогда!
Слышите — никогда! Мы перед вами капитана 3 ранга с лодки рекомендовали — за 10 лет ни одного взыскания, а у вас за 4 года — 16! Ну, говорите, что сказать хотите? Сняты? Ну и что? Да сам факт, сам факт, понимаете?! Что ещё? Говорите.»
Ну тут я и ляпнул, что, мол, чтобы за 10 лет службы ни одного взыскания не получить, надо вообще на службу не ходить, и был изгнан с позором и срамом, Варгин только что джигу танцевать не начал на моём обглоданном трупе…
Вышедший ко мне московский купец сочувственно похлопал меня по плечу, отдал папку с бумагами и, напомнив о подписке, снова исчез за дубовыми дверями. А я поехал в Видяево, раздавленный и злой.
…
Выслушав мой рассказ, Виктор Николаич Кислицын снял трубку телефона и начал требовать от Рекламации Дворца, а от Дворца — Варгина. Связь обрывалась, он снова проходил по цепочке коммутаторов и снова требовал соединить его с Варгиным. И добился своего. Кивком головы выслав меня из каюты, он с первых слов взял во весь опор — да это я его рекомендую, а не вы, да, отвечаю, а что вы меня на подлог толкаете, да ничего я себе не позволяю, а вы меня не пугайте, да, пуганый, и роднёй не попрекайте, не ваше дело, виноват, извините, товарищ адмирал, а теперь я вам говорю — не перебарщивайте, не надо строить из себя Мехлиса, да, отвечу, да… нет, я не Жуков, к сожалению, есть, есть.
А через неделю я узнал, что он был и у Варгина, и у Командующего флотилией, и добился, чтобы отправили меня на классы — не спросив моего желания и согласия. А мне сказал: «Вам учиться надо. Командиром вы быть не хотите, а флагманский штурман из вас получится. В заводе вам делать нечего. И по поводу ВАСА не переживайте. Хлеб там горький»
Имела эта история продолжение — корешка моего связиста Юру Рыжкова на классы направлять не хотели — комсомольцем он уже быть перестал, а в партию не вступил. Витя нахлобучил свою фуражку наперекосяк и пошёл в политотдел этой бсрк в Ждановском заводе.
Там только узнали, с кем они дело имеют, сразу свои возражения сняли — история его разговора с Варгиным распространилась быстро и широко. Через несколько лет сидел он у меня в гостях, выпиваем, уже заполночь спрашиваю его: «Ну почему так? Почему вы меня прессовали-то так? А потом — почему я одномоментно хорошим-то стал? Ведь я не изменился — как делал своё дело, так и делал».
Отвечает, смеясь: «Да принцип у меня такой — о незнакомых людях думаю плохо, и отношусь к ним соответственно. Зато потом, если человек действительно говно — у меня никаких разочарований, а если хороший — разочарование приятное…». Философ-практик. Воспитатель.
На ты со мной перешёл, когда мы уже в званиях сравнялись, и Пашей только тогда называть стал.
И никого он не бросил из нас — тех лейтенантов-старлеев его корабля, единственного, которым он покомандовал. Каждому помог, забыв и наши издёвки, и наши подставы.
Такие дела.
P.S. Сторожевой корабль «Ленинградский комсомолец»/«Лёгкий» на странице «Сторожевые корабли проекта 1135»