Белая фуражка на Севере важнее, чем черная. Черную умудряешься поносить от силы месяц-полтора, а там и снег, морозы, ну, на корабле во время дежурства поносишь… Белую же носишь всю так называемую весну и лето — даже если приходится надевать шинель.
То, что выдает Родина — это не фуражка, а…, синонимы, в-основном, непечатные, в-общем, не фуражка это. Еще в училищах мареманы-старшекурсники обучали нас распатронивать сначала бескозырки, а потом и мичманки — максимально выдирая оттуда вату и прочий электрокартон, из двух пружин оставалась одна, подшиваемая на верх тульи, на эту пружину натягивался белый чехол. Различались два основных варианта ношения чехла — грибом, когда натянутой оказывалась нижняя часть, и ближе к уставному — верх оказывался ровным, а низ напоминал облако. И то, и другое не приветствовалось начальниками, и изымалось — с переменным успехом.
Лейтенантом я носил гриб, но, умнея с годами, понял, что белая фуражка должна быть пошита в Севастополе, чехол должен быть аккуратно натянутый и шерстяной, не пошло-белого, а благородного бледного кремового цвета — как у моего закадычного приятеля минера Пети Трушникова.
И вот в один из приездов в Севастополь я нашел в районе Стрелецкой бухты небольшую будку, где и заказал себе заветную мечту. Она была на диво хороша — сразу же нашла свое место на моей шишкастой голове, оттопыренные уши каким-то образом снивелировались, шитый краб сразу же обозначал меня как моряка, уважающего традиции — можно было начинать службу в качестве флагманского штурмана бригады.
…
Лето 91 года выдалось для меня напряженным — я спланировал себе отпуск, а Министерство обороны совместно с английскими коллегами в рамках перестройки и нового мышления для СССР и всего мира запланировало мероприятие «Дервиш-91». «Дервишем» назывался первый конвой, пришедший в 1941 году из Англии в Архангельск, а потом уже были PQ.
Планом юбилейного Дервиша предусматривалось проведение различных мероприятий в Мурманске и Архангельске, встречи ветеранов полярных конвоев и немножко совместного маневрирования — при морском рандеву c HMS «London». Московской директивой предписывалось встречу в море организовать силами эскадры, а кораблем-хозяином назначался скр «Громкий» из моей бригады.
Начальник штаба Русаков всячески старался увлечь меня замечательной перспективой ехать в отпуск в сентябре: «Паша, сентябрь — бархатный сезон, ты что, зачем тебе июль,» — уж очень ему не хотелось тащить подготовку этого дела без меня, я же упорно стремился уехать хотя бы на три недели, ан нет! Ряд моих неправильных действий, допущенных при встрече «Жаркого» с боевой службы c дегустацией колониальных напитков, позволил все-таки НШ с чистым сердцем передвинуть мой отпуск на месяц под названием «июбрь».
Отправив жену с сыном на Большую землю, я продолжал готовиться вместе с Севой Тюниным — штурманом «Громкого». Мероприятие это на флоте было первое в своем роде, руководил всей этой собачьей свадьбой Касатонов — первый зам Ком СФ, — и Саша Поклонский, командир «Громкого», относившийся к нему с огромным уважением, жутко страдал от его острого языка и постоянных втыков.
Встречу, да и само мероприятие чуть было не сорвали августовские события того года — теперь язык не поворачивается назвать их путчем, а тогда в наших неокрепших демократических душах победа Ельцина над заскорузлым коммунистическим режимом вызвала живой отклик. 20 августа мы получили сообщение об отмене визита «Лондона» и его повороте на обратный курс, а уже 22 — о восстановлении первоначального плана.
Нагнав по дороге отставание в двое суток, «Лондон» недоверчиво вошел в Кольский залив, где на траверзе Ваенги мы на «Громком» и подхватили эстафетную палочку с «Юнион Джек» на конце, пролидировав HMS в Мурманск, и встали к пассажирскому причалу — с севера, британцев примкнули с юга.
Коротенький брифинг — и в наше с Севой распоряжение поступил штурман эскадрона фрегатов ВМС Великобритании лейтенант-коммандер Ален Хонсли. Светловолосый, лысеющий, улыбающийся по любому поводу, явно ощущающий себя не в своей тарелке. Ввиду важности штурманских задач нам достался персональный переводчик из Москвы — старший лейтенант из Арбатского военного округа посматривал на нас, провинциалов, свысока, но обломился на первом же профессиональном термине. Положение спас Сергей Бондаренко — мой коллега с соседней бригады, подсаженный на «Лондон» офицером связи и прилично изъяснявшийся на пиджин-инглиш. Переговорам помог заранее припасенный Словарь англо-американской навигационно-гидрографической терминологии ( О, ГУ НиО МО! Обо всем там подумали!), и дело пошло на лад — диалог наладился.
А надо сказать, что для «Лондона» был приготовлен комплект карт на переход в Архангельск, и если прибрежные, масштаба 1: 200 000, были куда ни шло, то карты от Мудьюга по Маймаксе до морского архангельского порта вызвали у нас серьезные вопросы — просто табула раса какая-то, но представитель Большого брата мне объяснил, что этот вопрос согласован, все остальные варианты карт грифованные, а враг, как известно, не дремлет… Мои возражения, что, мол, по этому маршруту ежедневно десятки судов проходят, в том числе и забугорных, были оставлены без последствий.
Британский штурманец оказался дотошным профессионалом — первым делом он поглядел на легенды карт и поняв, что те составлены по материалам съемки 1942 года, мягко, но безапеляционно заявил: «По таким картам в Архангельск не пойдем.» Все наши попытки убедить его, что, мол, пайлот будет с тобой, ты не переживай, успеха не имели.
Проводив коллегу до трапа «Лондона», мы вместе с Аббасычем Багировым — пом Ф-1 СФ, курировавшем мероприятие от штурманского начальства, — отправились к Касатонову и доложились о возникшей трудности. Тот долго глядел на разложенные карты, потом спросил: «А поприличнее есть?» Я выкатил ему рулон своих путевых, с грифом «Для служебного пользования» в верхнем правом углу — “Вот эти и отдай«,- что, в принципе, совпадало с моим представлением, но гриф мозолил глаза, о чем я ему тактично и сообщил. «Вишнякооов, Вишнякоооов, — вот именно так, протяжно, и с сожалением пропел адмирал во втором поколении, — Шеварднадзе нас уже всех продал, и за всё деньги получил. Вот здесь отрЕзать,» — и провел недрогнувшей рукой по рамке карты, отсекая сакральную надпись.
С легким сердцем (эх, 91-й год!) надругавшись над 010-м приказом, я скрутил карты, потерявшие грифованную значимость, в рулон, и под дудку вахтенного «Лондона» поднялся на борт корабля её Величества. Лейтенант-коммандер выскочил ко мне навстречу, мы разложили карты на столе в кают-компании и он радостно заулыбался. Переводчик нам не понадобился — 2 циркуля, 2 параллельных линейки, — на узенькой Маймаксе стала появляться карандашная прокладка, поворотные ориентиры снабжались рисуночками с их внешним видом из Огней и знаков, красным отбивалась изобата 10 метров…
Попив чайку, предложенного нам улыбчивым вестовым-малайцем, я поглазел на подарок королевы Елизаветы кораблю — прекрасный столовый сервиз на 36 персон из серебра 18 века, по-штормовому раскрепленный в серванте кают-компании, потом Ален провел мне подробную экскурсию по кораблю — встречавшиеся по пути британские морячки оторопело разворачивались во фрунт, хлопали глазами на представителя противника, нарисовавшегося в тамбуре их кубрика аккурат во время неуставного курения.
Компанейский островитянин не отказался от ответного визита, и мы перебрались на «Громкий», где такие же морячки так же оторопело таращились на представителя блока НАТО, который спит и видит обрушиться на страну Советов. Пройдя по коридорам, постам-каютам, погуляв по верхней палубе и внимательно изучив штурманскую рубку (как я краснел за АРП-50!), мы спустились в кают-компанию, где наш малаец, то бишь таджик Фархад налил нам чаю.
Подошел персональный переводчик, прислушался и, обрадовавшись разговору на общечеловеческие темы, активно включился и через некоторое время выбил из Алена обещание устроить банкет в Архангельске после завершения официальной части.
Надев фуражки, мы снова отправились на «Лондон» — толмачу кровь из носа было необходимо посмотреть сервиз.
Вахтенный — бравый рыжий шотландец в усах, — засвистел в дудку, и по мере нашего подъема по трапу дуделка звучала все тише, а его глаза становились все больше. На палубе мы взглянули друг на друга, и — о, ужас! — на фуражке Алена не было краба!
Краб — эмблема на головном уборе, — у англичан знатный, шитый бронзовой нитью, красивого рисунка; в отличии от нашего — вставляемого в дырочку на околыше с помощью усиков, английский краб пришит к шерстяной ленте, которая на этот самый околыш натягивается. При Главкоме Кузнецове и наши крабы были шитые, а звездочка с белой серединкой была эмалевая, якорек наборный, но уже с 60-х годов они представляли из себя штамповку из алюминия, чуть закрашенного «под бронзу». Надо ли говорить, что все приличные люди в Советском ВМФ ходили с шитыми крабами!
Немая сцена продолжалась недолго — толмач, обладавший навыками, приобретенными на дипломатических приемах, изрек: «Паша, отдавай фуражку, что ж делать-то…». Я снял с себя произведение безвестного еврейского мастера со Стрелецкой бухты и нахлобучил на голову Алена. Собравшиеся вокруг представители империалистического флота захлопали, лейтенант-коммандер ошалело закрутил головой, переводчик-предатель (tradittore — traduttore, созвучие явно не только фонетическое, спасибо Пьеру Даниносу!) рассказывал собравшимся, что этот замечательный обычай берет свое начало со времен первых полярных конвоев…
Взлохмаченный (во всех смыслах) и злой я в три прыжка оказался в каюте командира «Громкого». «Саня, — сказал я, — Саня, делай, что хочешь, но чтоб английский краб нашли!» Саня Поклонский попытался свести разговор в шутку, но я, раздосадованный и английским крабом, и потерей своей севастопольской фуражки, так замечательно повторявшей рельефы моего черепа, прорычал: «Саня, сейчас доложат Касатонову, и все, Саня — будешь ты в Ара-губе рассветы встречать, а не в академии белые ночи по пивнушкам просиживать». Замученный общением со своим кумиром, Поклонский решил не испытывать судьбу и объявил большой сбор…
Натянув на голову уставную конструкцию и миновав ухмылявшегося мичмана на трапе, я вышел на причал. Полярный день сиял, несмотря на полуночное время кучковались адмиралы — наши и британские, — вокруг Касатонова, а два командира явно жаловались друг другу на судьбу. Я подошел к Севе Тюнину и Сереже Бондаренко: «Ну что, Паша, поддержал традицию, берущую свое начало…» — договорить они не успели, и я прореагировать не успел — на причале появились два английских матросика.
Сказать, что они были пьяные — ничего не сказать. Русское гостеприимство, помноженное на новое мышление и успешную антиалкогольную кампанию, сделало свое дело — море им было по колено, а начальники — …, ну, сами понимаете. Они и жесты исполнили соответствующие, в их сторону, и песню спели…
Английский командир из жовиального и лощеного джентльмена превратился в Джона Буля с плаката 20-х годов, его рык был моментально услышан тремя морпехами, дробно ссыпавшимися с трапа. Клац! — браслеты на одном дебошане, клац! — на другом, мелькнули дубинки, и мэны, разом протрезвевшие, зацокали подковами на корабль.
Случай с крабом Алена моментально потерял свою актуальность, английские коммодоры начали сетовать на низкое качество контингента, наши адмиралы и капразы с завистью обменивались взглядами: «Дубинкой, а? И сразу — раз, и дисциплина!», мы переглянулись и пошли спать — до выхода в Архангельск оставалось часов пять.
…
Самый противный момент на маршруте «Кольский залив — Архангельск» — это пересечение горла Белого моря от Терского берега и острова Сосновец к Летнему берегу. Атласы течений врут, берега низкие, без явно выраженных мысов — локации и зацепиться не за что, различить какой-либо знак на срезе береговой линии в пеленгатор очень тяжело — если нет тумана, то есть дрожащее марево, скрадывающее четкие линии и раскраску навигационных ориентиров.
Вот в этой обстановке, когда мы с Севой рассчитывали водные часы и носились от одного пелоруса к другому, по пути заглядывая в локацию, и появился в штурманской милый человек и безвредный замполит «Громкого» Олег Чередниченко и пригласил меня в каюту командира. Там меня встретил сияющий Поклонский и торжественно вручил английский краб.
«Вот он, Паша,» — он махнул рукой в сторону трюмного матросика узбекской, как бы теперь сказали, национальности. Матросик был явно помят — на скуле краснела ссадина. При личном общении с самаркандским профессором Мориарти удалось установить, что, пока мы с Аленом и предателем-переводчиком пили чай, этот земляк Улугбека пришел подать пресную воду в кают-компанию, вода с берега текла медленно, делать ему было нечего, а красивая блямба на незнакомой фуражке так хорошо бы смотрелась на его дэмэбовой бескозырке…
«Сколько ж тебе до ДМБ, зема?» — спросил я. «Два с половина года…» — был ответ. «Рано начинаешь готовиться домой, матрос!» — возопил Поклонский. «Самый раз, тащ…» — и он оказался прав, через год все представители бывших братских республик, а теперь уже независимых государств оказались в своих степях, горах и пустынях, ну и городах, конечно.
Олег Чередниченко, не раскрывая секретов своей оперативной паутины, с гордостью докладывал, как был найден злоумышленник, а Поклонский, потирая руки, нагонял на бедолагу-трюмного ужас, рассказывая ему о цепном ящике и сотнях метров якорь-цепи, которую надлежало очистить от ржавчины. Я забрал краб, поднялся на мостик и вызвал на связь Бондаренку, пившего английское пиво на «Лондоне». Серега, выслушав мой рассказ, с удовольствием оповестил коллегу из Портсмута о раскрытии преступления, и тот через него дал нам квитанцию насчет встречи в английской кают-компании.
…
Встреча в кают-компании фрегата «Лондон» была теплой и уютной. Присутствовала вся штурманская служба: Багиров, Бондаренко, уже освоившийся на корабле её Величества, и чувствовавший себя в кают-компании как дома, Сева Тюнин, разминавший Беломор (англичане пялились на эти трубы у нас во рту с круглыми глазами), я с пакетом, в котором кроме краба был презент, и Ален Хонсли — радушный хозяин, изо всех сил старающийся угодить русским гостям.
Выпили-закусили, похвалили Алена — не так-то просто 4 часа без малого вести корабль по Маймаксе, где есть такие узкие повороты, что можно коз на берегу за рога хватать. Еще выпили, я достал краб и под аплодисменты вернул его хозяину, раскрасневшийся Ален поинтересовался судьбой виновника, я молча покрутил кулаком по ладони, «О, shit!» — отозвался лейтенант-коммандер и погрустнел.
Воспользовавшись случаем, я достал из пакета уставную фуражку и вручил её британскому коллеге, тот отдарился бензиновой зажигалкой с символикой «Лондона» — красным мечом, потом выскочил, и вернулся… с моей фуражкой, той самой, севастопольской, с шерстяным чехлом и шитым крабом…
И доносил я её до самого увольнения в 1998 году.
Такие дела…
= = = = =
Дополнение (из обсуждения рассказа в Фейсбуке):
Игорь Цирульников: Не стоит забывать, что каждая “шитая” фуражка стоила в Севастополе тогда минимум 25 рублей. А их (по обычаю) нужно было шить две – с черным и белым верхом. То есть, мастеру отдавался за труд “полтинник”, довольно немалые по тем временам деньги. Но, конечно же, традиции того стоили! А рассказ прекрасен, спасибо за него автору огромное.
Павел Вишняков: Так и я две сшил. Чёрная жива, на крышку гроба велел прибить))
